Помню, как я однажды сдавала письменную работу по экзистенциализму. Преподаватель вернула мне её с оценкой «плохо». Она подчеркнула слова «истина» и «истинный» везде, где они встречались в эссе, примерно двадцать раз, и рядом с каждым поставила вопросительный знак. Она хотела узнать, что я понимаю под истиной.

— Даниэлла Эган

Я понимаю, что значит называть гипотезу элегантной, или фальсифицируемой, или соответствующей экспериментальным данным. Мне кажется, что называть убеждение «истинным», или «настоящим», или «действительным» — это всего лишь делать различие между утверждением, что вы во что-то верите, и утверждением, что вы во что-то очень-очень сильно верите.

— Дейл Каррико

Итак, что такое истина? Движущаяся толпа метафор, метонимий, антропоморфизмов, — короче, сумма человеческих отношений, которые были возвышены, перенесены и украшены поэзией и риторикой и после долгого употребления кажутся людям каноническими и обязательными.

— Фридрих Ницше

Задача на ложные убеждения «Салли–Анна» — это эксперимент, который используется, чтобы установить, понимает ли ребёнок разницу между убеждением и реальностью. Проводится он так:

1. Ребёнок видит, как Салли прячет шарик в закрытую корзину, а Анна за этим наблюдает.
2. Салли выходит из комнаты, а Анна вынимает шарик из корзины и прячет его в закрытую коробку.
3. Анна выходит из комнаты, и Салли возвращается.
4. Экспериментатор спрашивает ребёнка, где Салли будет искать шарик.

Дети до четырёх лет говорят, что Салли будет искать шарик в коробке, а более старшие дети — что в корзине.

Человеческие дети, начиная с возраста (обычно) в четыре года, впервые начинают понимать, что это значит, когда убеждения утрачивают связь с реальностью. Трёхлетний ребёнок моделирует только то, где находится шарик. Четырёхлетний ребёнок, начиная вырабатывать теорию сознания, отдельно моделирует, где находится шарик, и отдельно — где находится шарик по убеждению Салли, и может заметить, когда эти понятия конфликтуют — когда у Салли есть ложное убеждение.

Любое осмысленное убеждение имеет условие истинности, то есть реальность может каким-то образом быть такой, чтобы это убеждение было истинным или наоборот, ложным. Если мозг Салли содержит мысленный образ шарика в корзине, то в реальности шарик действительно может лежать в корзине — и в этом случае убеждение Салли называется «истинным», поскольку реальность удовлетворяет его условию истинности. Либо же возможно, что Анна вынула шарик и спрятала его в коробке, и в этом случае убеждение Салли называется «ложным», поскольку реальность не удовлетворяет его условию истинности.

Математик Альфред Тарский однажды описал понятие «истины» как бесконечную серию условий истинности:

• Предложение «снег белый» истинно тогда и только тогда, когда снег белый.
• Предложение «небо голубое» истинно тогда и только тогда, когда небо голубое.

Теперь кажется, что различие тут тривиально: зачем вообще говорить о предложениях, если предложение выглядит настолько похожим на реальность, когда и предложение, и реальность описаны на одном и том же языке?

Но когда мы оглядываемся на задачу «Салли–Анна», это различие становится куда яснее: убеждение Салли закодировано конфигурацией нейронов и нейронных путей в мозгу Салли, во влажной и чрезвычайно сложной органической ткани массой в килограмм с третью, находящейся внутри черепа Салли. Сам же шарик — это маленькая пластиковая сфера, которая перемещается между корзиной и коробкой. Сравнивать убеждение Салли с шариком — значит сравнивать совершенно разные вещи.

Тогда зачем вообще говорить об абстрактных «предложениях», а не об убеждениях, закодированных нейронами? Может быть так, что Салли и Фред верят «в одно и то же», то есть их мозги содержат внутренние модели шарика в корзине — то есть оба утверждения, каждое в своём мозге, имеют одинаковое условие истинности. В этом случае можно абстрагировать то, что эти убеждения имеют между собой общего, то есть общее условие истинности, в виде предложения или утверждения, которое мы считаем истинным или ложным отдельно от каких-либо верящих в него мозгов.

Некоторые мыслители выражают панику по поводу того, что любое суждение об истине — любое сравнение убеждения с реальностью — является частью чьего-то мышления, и, казалось бы, всего лишь сравнивает чужое убеждение со своим собственным:

То есть получается, что все эти разговоры об истине — это всего лишь сравнение чужих убеждений со своими и попытка установить свой авторитет? Получается, что слово «истина» — всего лишь оружие в борьбе за власть?

Мало того, мы даже не можем напрямую сравнить чужие убеждения с своими собственными. Мы можем только сравнить, внутри себя, наше убеждение о чьём-то чужом убеждении с нашим собственным убеждением — сравнить нашу карту их карты с нашей картой территории.

Аналогично получается, что когда мы говорим о наших собственных убеждениях, что они «истинны», это означает, что мы сравниваем свою карту своей карты со своей картой территории. Обычно люди не ошибаются в своём представлении о том, во что они верят. Хотя из этого правила есть определённые исключения, обычно карта карты верна, то есть люди обычно имеют верные убеждения о том, какие убеждения они имеют:

Следовательно, сказать «Я считаю, что небо голубое, и это верно!» — обычно значит выразить ту же информацию, которую выражают предложения «Я считаю, что небо голубое» или просто «Небо голубое», то есть информацию о том, что ваша мысленная модель мира содержит голубое небо.

Подумайте над вопросом:

Если это так, то получается, что постмодернисты правы? Получается, что все эти рассуждения об «истине» — это всего лишь попытка установить приоритет ваших собственных убеждений над чужими, и нет способа сравнить убеждение с самой реальностью, а не с содержимым чьей-то головы?

Здесь и далее я буду вставлять вопросы, над которыми читателям предлагается найти ответ самостоятельно, прежде чем двигаться дальше. Это моя несколько неуклюжая попытка отразить результаты исследований, показавших, что читатели значительно чаще запоминают какой-то факт или решение проблемы, если сначала пытаются решить проблему сами, прежде чем прочитать решение. Удастся вам решить проблему или нет, главное — попытаться и только затем читать дальше. Здесь отражена также проблема, существующая по мнению Майкла Вассара: поскольку статьи такого рода часто кажутся очевидными после прочтения, читателям зачастую сложно визуализировать разницу между «до» и «после», и для целей обучения эту разницу полезно себе представлять. Поэтому, пожалуйста, попытайтесь сначала высказать свой собственный ответ на вопрос — в идеале прошепчите его себе, либо двигайте губами, представляя, как вы его проговариваете, чтобы сделать его явным и доступным для вашей памяти — прежде чем продолжать. Попытайтесь также осознанно заметить разницу между вашим ответом и ответом, приведённым в статье, включая любые дополнительные или отсутствующие детали, и не пытайтесь увеличить или уменьшить это различие.

…

…

…

Ответ:

Ответ, который я дал Дейлу Каррико — который заявил мне, что знает, что означает фальсифицируемость убеждения, но не знает, что означает его истинность, — состоял в том, что мои убеждения определяют мои экспериментальные предсказания, но только реальность может определять мои экспериментальные результаты. Если я очень сильно верю в то, что я умею летать, то это убеждение может сподвигнуть меня сделать шаг с обрыва, ожидая, что он безопасен; но только истинность этого убеждения может спасти меня от смертельного падения.

Поскольку мои ожидания иногда конфликтуют с тем, что я затем вижу и ощущаю происходящим вокруг меня, мне нужны разные названия для того, что определяет мои экспериментальные предсказания, и для того, что определяет мои экспериментальные результаты. Первое я называю «убеждениями», а второе — «реальностью».

Вы не получите прямого столкновения между убеждениями и реальностью — или между чужими убеждениями и реальностью — если будете сидеть в комнате с закрытыми глазами. Но если вы откроете глаза, ситуация изменится!

Давайте проследим за тем, как ваш мозг получает информацию о том, что ваши шнурки развязаны:

• Фотон покидает Солнце и летит к Земле через её атмосферу.
• Ваш шнурок поглощает и снова испускает этот фотон.
• Отражённый фотон проходит через зрачок вашего глаза и направляется на сетчатку.
• Фотон падает на клетку-палочку или клетку-колбочку, или, ещё точнее, он падает на фоторецептор, форму витамина А, известную как ретиналь. Эта молекула затем изменяет свою форму, вращаясь вокруг двойной связи, благодаря поглощению энергии фотона. Связанный белок под названием опсин в ответ претерпевает смену конформации, и это возмущение далее распространяется на тело нервной клетки, которая наполняет энергией протон и увеличивает его поляризацию.
• Постепенное изменение поляризации распространяется на биполярную клетку и затем клетку ганглия. Если поляризация клетки ганглия превышает определённую границу, клетка испускает нервный импульс — распространяющееся электрохимическое явление поляризации-деполяризации, которое проходит по мозгу со скоростью от 1 до 100 метров в секунду. Таким образом, свет из внешнего мира преобразуется в информацию внутри нервной системы, совместимую с субстратом остальных мыслей.
• Нервный сигнал подвергается предварительной обработке другими нейронами в сетчатке, затем в латеральном коленчатом теле в середине мозга, после чего в зрительной коре, находящейся в задней части головы, восстанавливается уменьшенное изображение окружающего мира — изображение, закодированное в частотах испускания сигналов нейронами, составляющими зрительную кору. (Это изображение искажено, поскольку центр поля зрения обрабатывается со значительно большей степенью детализации, чем его края, — то есть распределяется между большим числом нейронов и большей площадью коры.)
• Информация из зрительной коры затем направляется в височные доли, которые отвечают за распознавание объектов.
• Ваш мозг распознаёт форму развязанного шнурка.

Так ваш мозг обновляет свою картину мира, включая в неё тот факт, что ваши шнурки развязаны. Даже если до этого он ожидал увидеть их связанными! У вашего мозга нет никакой причины не обновлять свою картину мира, если только в этом не замешана политика. Когда фотоны, направляющиеся в сторону глаза, преобразуются в нервные сигналы, они принимают форму, совместимую с другой содержащейся в мозгу информацией, и могут сравниваться с предыдущими убеждениями.

Убеждения и реальность взаимодействуют постоянно. Если бы мозг и его окружение никогда не соприкасались, нам не нужны были бы ни глаза, ни руки, и мозг мог бы иметь намного более простое строение. Организмам вообще не нужны были бы мозги.

Хорошо, убеждения и реальность — это разные сущности, которые пересекаются и взаимодействуют. Но из того, что нам нужны отдельные понятия для «убеждений» и «реальности», ещё не следует потребность в понятии «истины», то есть сравнения между ними. Возможно, мы могли бы говорить отдельно (а) о представлениях некоего разумного существа о том, что небо голубое, и (б) о самом небе. Вместо того, чтобы говорить «Джейн считает, что небо голубое, и она права», мы могли бы сказать «Джейн считает, что небо голубое; кроме того, небо голубое» и тем самым выразить ту же информацию (а) о наших убеждениях относительно неба и (б) о наших убеждениях относительно убеждений Джейн. Мы всегда могли бы, применяя схему Тарского «Предложение “X“ истинно тогда и только тогда, когда X», заменить любое утверждение об истинном предложении утверждением о его условии истинности, о соответствующем состоянии реальности (неба или чего-нибудь ещё). Так мы могли бы вообще избежать этого надоедливого слова «истина», о котором философы ведут бесконечные споры и которым злоупотребляют разные раздражающие личности.

Пусть есть некое разумное существо — для определённости пусть это будет искусственный интеллект, который занимается своей работой в одиночку и которому никогда не требовалось ни с кем спорить о политике. ИИ знает, что «Моя модель полагает с вероятностью 90%, что небо голубое»; он уверен в том, что эта вероятность — это именно то предложение, которое сохранено в его оперативной памяти. Отдельно ИИ моделирует, что «Вероятность того, что мои оптические датчики обнаружат за окном голубой цвет, равна 99% при условии, что небо голубое», и не путает это утверждение с утверждением о том, что его оптические датчики обнаружат голубой цвет, когда он полагает, что небо голубое. Значит, этот ИИ определённо может отличать карту от территории; он знает, что разные состояния его оперативной памяти имеют последствия и причинно-следственные связи, отличные от тех, какими обладают разные состояния неба.

Но может ли этому ИИ понадобиться общее понятие истины — может ли ему понадобиться придумать слово «истина»? Почему, если бы у него было это понятие, он мог бы работать лучше?

Подумайте над вопросом: Если мы имеем дело с искусственным интеллектом, которому не нужно ни с кем спорить о политике, может ли ему когда-нибудь понадобиться слово или понятие «истина»?

…

…

…

Ответ: Абстрактное понятие «истины» — общая идея о соответствии карты и территории — нужно, чтобы выразить такие идеи, как:

• Обобщение по всем возможным картам и городам: если ваша карта города точна, то более вероятно, что навигация по этой карте вовремя доставит вас в аэропорт.
• Чтобы начертить верную карту города, кто-то должен выйти на улицу и посмотреть на здания. Вы не сможете составить точную карту, сидя в комнате с закрытыми глазами и пытаясь представить, каким бы вы хотели видеть город.
• Истинные убеждения с большей вероятностью делают правильные экспериментальные предсказания, чем ложные убеждения; поэтому, если мы будем больше доверять гипотезам, делающим правильные экспериментальные предсказания, наша модель реальности со временем будет становиться всё более верной.

В этом и состоит главное преимущество рассуждений и размышлений об «истине»: мы можем обобщать правила составления карт, соответствующих территориям, и извлекать уроки, которые можно распространять на другие области, а не только на цвет того или иного неба.

Как и всегда, тотальная философская паника оказалась в данном случае необоснованной. Но наша внутренняя оценка «истины» как сравнения между картой карты и картой реальности есть ключевая практическая проблема: в этой схеме мозгу очень просто принять за истину абсолютно бессмысленное предложение.

Пусть некий профессор литературы рассказывает на лекции, что знаменитые писатели Кэрол, Дэнни и Элейн являются «пост-утопистами», что следует из того, что их произведения имеют признаки «колониального отчуждения». Для большинства студентов типичным результатом будет то, что в аналоги ассоциативных массивов в их мозгах к объектам «Кэрол», «Дэнни» и «Элейн» будет добавлено свойство «пост-утопист». Когда в последующей контрольной работе встретится вопрос «Приведите пример писателя — пост-утописта», студент напишет «Элейн». Что, если студент напишет «Я думаю, что Элейн — не пост-утопист»? Тогда профессор смоделирует…

…и пометит ответ как неправильный.

В конце концов…

• Предложение «Элейн — пост-утопист» истинно тогда и только тогда, когда Элейн — пост-утопист.

…правильно?

Может, конечно, быть и так, что этот термин действительно что-то означает (хотя я сам его выдумал). Может даже быть и так, что, хотя профессор не может дать хорошего и явного ответа на вопрос «А что вообще такое пост-утопизм?», тем не менее можно показать многим разным профессорам литературы новые произведения неизвестных им авторов, и все они независимо придут к одному и тому же ответу, из чего последует, что какое-то доступное чувствам свойство текста они явно обнаруживают. Мы не всегда знаем, как работают наши мозги, и мы не всегда знаем, что мы видим, и небо было голубым задолго до того, как появилось слово «голубой»; чтобы часть картины мира в вашем мозгу имела смысл, не требуется, чтобы вы могли объяснить её словами.

С другой стороны, может быть и так, что профессор узнал о «колониальном отчуждении», зазубрив то, что ему в своё время говорил его профессор. Может быть так, что единственный человек, чей мозг когда-то вкладывал в эту фразу реальный смысл, уже умер. Так что к тому времени, как студенты узнают, что слово «пост-утопист» — это пароль, который требуется называть в ответ на запрос «колониальное отчуждение», обе фразы стали не более чем словесными ответами. которые требуется заучивать, не более чем набором ответов для теста.

Эти две фразы не выглядят «оторванными» от реальности сами по себе, потому что они не оторваны друг от друга: пост-утопизм как будто имеет последствие в виде колониального отчуждения, а если вы спросите, что следует из колониального отчуждения, то это означает, что автор, скорее всего, пост-утопист. Но если вы очертите кругом эти два понятия, то обнаружите, что ни с чем больше они не связаны. Это плавающие убеждения, никак не связанные со всей остальной моделью. И тем не менее нет никакого внутреннего тревожного сигнала, который бы звучал, когда такое происходит. Точно так же, как «неправота ощущается как правота» — так же, как обладание ложным убеждением ощущается как обладание истинным убеждением, по крайней мере до проведения эксперимента, — так и бессмысленное убеждение может ощущаться как осмысленное.

Группы, обладающие совершенно бессмысленными убеждениями, могут даже враждовать. Если кто-то спросит «Является ли Элейн пост-утопистом?» и одна группа закричит «Да!», а вторая — «Нет!», они могут подраться просто из-за разных кричалок: для начала вражды необязательно, чтобы слова что-то значили. С тем же успехом может начаться драка между группой, кричащей «Ку!», и группой, кричащей «Кю!» Говоря более общо, важно различать видимые последствия высказанного убеждения, содержащегося в мозгу профессора (студенты должны написать на контрольной то, что нужно, иначе профессор посчитает их ответ неверным) и видимые последствия состояния реальности, не оформленного словесно (то есть состояния территории, при котором Элейн действительно является пост-утопистом).

Одним классическим ответом на эту проблему был верификационизм, который считал, что предложение «Элейн — пост-утопист» является бессмысленным, если оно не говорит нам, какие сенсорные ощущения мы ожидаем испытать, если это предложение истинно, и как эти ощущения будут отличаться в случае, когда предложение ложно.

Но теперь представьте, что я направляю фотон в пустоту между галактиками, и он улетает далеко в глубины космоса. В расширяющейся Вселенной этот фотон в конце концов пересечёт космологический горизонт, за которым, даже если фотон упадёт на зеркало, которое отразит его обратно в направлении Земли, он никогда не вернётся сюда, потому что за это время Вселенная расширится слишком быстро. Следовательно, после того, как фотон пересечёт определённую черту, у утверждения «Фотон продолжает существовать вместо того, чтобы исчезнуть» не будет совершенно никаких экспериментальных последствий.

И тем не менее мне кажется — и, надеюсь, вам тоже, — что утверждение «Фотон внезапно исчезает из мироздания сразу же, как только у нас пропадает возможность его когда-либо увидеть, и тем самым нарушает закон сохранения энергии и ведёт себя не так, как все видимые нам фотоны» ложно, а утверждение «Фотон продолжает существовать, улетая в никуда» истинно. И подобные вопросы могут иметь важные последствия в контексте принятия решений: представьте, что мы думаем о снаряжении околосветового корабля, летящего как можно дальше, так что он пересечёт космологический горизонт до того, как он замедлится, чтобы колонизировать какое-нибудь далёкое сверхскопление галактик. Если бы мы думали, что корабль исчезнет из Вселенной, как только пересечёт космологический горизонт, мы бы не стали и рассматривать возможность отправить его в полёт.

Спрашивать себя об ощутимых последствиях наших убеждений полезно и мудро, но они не подходят на роль фундаментального определения осмысленных утверждений. Это отличная подсказка, сигнализирующая о том, что что-то может быть оторванным от реальности «плавающим убеждением», но не абсолютное правило.

Можно попробовать ответить, что для того, чтобы утверждение было осмысленным, реальность должна иметь возможность быть такой, чтобы это утверждение могло быть истинным или ложным; а поскольку Вселенная состоит из атомов, должна существовать такая конфигурация атомов Вселенной, чтобы это утверждение было истинным или ложным. Например, чтобы утверждение «Я в Париже» было истинным, нужно переместить в Париж составляющие меня атомы. Литературный критик может заявлять, что Элейн имеет свойство, называемое пост-утопизмом, но нет никакого способа перевести это заявление в способ перераспределить атомы Вселенной так, чтобы сделать его истинным или же ложным; следовательно, у него нет условия истинности, то есть оно бессмысленно.

И действительно, существуют такие заявления, при которых, если вы остановитесь и подумаете: «Как можно перестроить Вселенную так, чтобы это было истинным или ложным?», то вы внезапно осознаете, что вы не так хорошо понимаете условие истинности этого заявления, как вы думали. Например, «Страдание закаляет дух» или «Все экономические кризисы — результат плохой денежной политики». Эти утверждения необязательно бессмысленны, но их гораздо проще высказать, чем представить себе мир, в котором они истинны или ложны. Точно так же, как и вопрос об ощутимых последствиях, вопрос о способе конфигурации Вселенной является важным индикатором осмысленности или бессмысленности.

Но если бы вы сказали, что для осмысленности утверждения должна существовать конфигурация атомов, делающая его истинным или ложным…

Тогда такая теория, как квантовая механика, изначально была бы бессмысленной, поскольку нет никакого способа распределить атомы так, чтобы сделать её истинной.

И наше открытие, что Вселенная состоит не из атомов, а из квантовых полей, обратило бы все осмысленные утверждения во всём мире в бессмысленные — потому что оказалось бы, что нет никаких атомов, которые можно было бы перераспределить, чтобы выполнить их условия истинности.

Подумайте над вопросом: Какое правило могло бы ограничить наши убеждения только теми, которые могут иметь смысл, не отсекая при этом раньше времени ничего, что в принципе может быть истинным?

Существует распространённая ошибка (которая меня довольно сильно раздражает), когда человек начинает вещать о важности «Истины». Обычно при этом подразумевается, что Истина — это нечто возвышенное, а не какие-нибудь скучные мирские истины о гравитации, радугах или о том, что ваш коллега сказал о вашем начальнике.

Поэтому довольно полезно упражняться в том, чтобы убирать слово «истина» из всех предложений, где оно появляется. (Замечу, что это один из видов рационалистского табуирования.) Например, вместо утверждения «Я считаю, что небо синее, и это истина!» можно просто сказать «Небо синее». Собеседник при этом получит совершенно одинаковую информацию о том, какой цвет неба с вашей точки зрения. А если утверждения «Я считаю, что демократы выиграют выборы» и «Демократы выиграют выборы» ощущаются для вас по-разному, то это важный сигнал о расхождении ваших сознательных и интуитивных убеждений.

Попробуйте попрактиковаться на следующих утверждениях:

• Я считаю, что Джесс пытается лишь выиграть спор.
• Истина в том, что ты невнимателен.
• Я считаю, что у меня всё наладится.
• На самом деле учителя очень заботятся об учениках.

Если «истина» определяется как бесконечное семейство предложений вида «Предложение „небо синее“ истинно тогда и только тогда, когда небо синее», то зачем нам вообще рассуждать об «истине»?

Мы не сможем убрать «истину» из предложения «Истинные убеждения с большей вероятностью позволяют делать предсказания, подтверждаемые экспериментом». Это предложение говорит о свойствах связи между картой и территорией. Словосочетание «истинные убеждения» можно заменить на «точная карта», однако это будет отсылкой к тому же понятию.

Слово «истина» можно удалить из большинства предложений лишь потому, что эти предложения не говорят ничего о связи между картой и территорией.

Теперь зададимся вопросом: когда необходимо использовать слово «рациональный»?

Как и в случае слова «истина», существует очень мало предложений, в которых действительно необходимо слово «рациональный». Рассмотрим следующие упрощения. Ни при каком из них практически не происходит потери информации.

• «Рационально считать, что небо синее».
  -> «Я думаю, что небо синее».
  -> «Небо синее».

• «Рациональное питание: почему стоит придерживаться палеодиеты»
  -> «Почему вы должны считать, что палеодиета приведёт к самым лучшим последствиям для здоровья».
  -> «Мне нравится палеодиета».

Практически всегда, когда люди объявляют что-то рациональным, можно без потери смысла заменить это слово словом «оптимальный». В тех случаях, когда речь идёт об убеждениях, а не стратегиях, — словами «истинный» или чем-то вроде «я считаю, что это так».

Попробуйте попрактиковаться на следующих утверждениях:

• «Рационально учить детей дифференцировать и интегрировать».
• «По-моему, это самая рациональная книга на свете».
• «Рационально верить в гравитацию».

Подумайте над вопросом: В каких редких случаях из предложения нельзя убрать слово «рациональный»?

…

…

…

Ответ: Слово «рациональный» нам нужно, чтобы разговаривать о когнитивных алгоритмах или мыслительных процессах, обладающих свойствами «систематически улучшают связь между картой и территорией» (эпистемическая рациональность) или «систематически обеспечивают лучшие пути к цели» (инструментальная рациональность).

Например:

»(Эпистемически) рационально придерживаться гипотез, которые позволяют делать предсказания лучше».

или

«Цепляться за невозвратные затраты (инструментально) иррационально».

Из этих предложений нельзя убрать понятие рациональности без потери смысла. Можно найти способ перефразировать их без использования слова «рационально», однако придётся передавать то же самое понятие другими словами. Например:

«Если вы больше придерживаетесь гипотез, которые позволяют делать предсказания лучше, то ваша карта со временем лучше соответствует реальности».

или

«Если вы цепляетесь за невозвратные потери, вам это будет мешать достигать своих целей».

Слово «рационально» подходит для разговора о когнитивных алгоритмах, которые систематически улучшают связь карты и территории или помогают достижению целей.

Аналогично, рационалист — это не просто человек, который уважает Истину.

Слишком многие уважают Истину.

Некоторые уважают Истину о том, что правительство США заложило взрывчатку во Всемирный торговый центр, Истину о том, что судьбу человека решают звёзды (забавно, но если всё пойдёт как надо, правдой окажется противоположное утверждение), Истину о том, что глобальное потепление — это ложь, и так далее.

Рационалист — это человек, который уважает процессы поиска истины. Рационалисты — это люди, которые демонстрируют настоящее любопытство, даже если это любопытство касается давно всем понятных вопросов, вроде взрывчатки во Всемирном торговом центре. Ведь истинное любопытство — это часть излюбленного алгоритма и уважаемого процесса. Рационалисты уважают Стюарта Хамероффа за попытки проверить, действительно ли в нейронах могут происходить квантовые вычисления, пусть даже эта идея априори кажется крайне маловероятной и появилась как следствие ужасного гёделевского аргумента о том, что мозг не может быть механизмом. Однако Хамерофф попытался проверить свои странные убеждения экспериментально. И если бы «странные» убеждения никогда не проверялись экспериментально, человечество до сих пор обитало бы в саванне.

Или вспомним полемику о том, как CSICOP (Комитет по научному расследованию заявлений о паранормальных явлениях) разбирался с так называемым эффектом Марса. Эта полемика привела к тому, что CSICOP покинул его основатель, Деннис Роулинз. Действительно ли положение планеты Марс в небе во время часа рождения человека влияет на то, станет ли он знаменитым атлетом? Я скажу «нет», пусть даже кто-нибудь со мной не согласится. И если вы уважаете лишь Истину, то совершенно не важно, что CSICOP в процессе повысил требования к астрологу Гоклену — в смысле, объявил об эксперименте, а затем придумал новые причины отвергнуть результаты Гоклена, после того, как они оказались положительными. Выводы астролога почти наверняка неверны, конечно же, эти выводы отвергли, Истина восторжествовала.

Однако рационалиста волнуют утверждения, которые нарушают процессы рациональности. Байесианец в ситуации, похожей на описанную чуть-чуть сместил бы свои убеждения в сторону астрологии, однако априорные шансы против астрологии слишком велики. В большей степени байесианец сместил бы свои убеждения в сторону того, что Гоклен случайно наткнулся на какое-то явление, которое стоит исследовать подробнее. И уж точно он не стал бы требовать эксперимента, а затем игнорировать результаты или, когда результаты оказались не такими, как он ожидал, придумывать оправдания, почему эксперимент был неправильным. Такое поведение систематически плохо влияет на поиски истины. А рационалист ценит не просто красоту Истины, но красоту процессов и алгоритмов познания, позволяющих её находить.

У рационалистов получается вести необычайно продуктивные и дружественные разговоры (по крайней мере, пока всё идёт нормально) не потому, что все участники очень сильно уважают то, что они считают Верным или Оптимальным. В обычных условиях люди яростно спорят не потому, что знают правду, но не уважают её. Разговоры рационалистов (потенциально) более продуктивны в той степени, в какой все участники уважают процесс и соглашаются, каким именно этот процесс должен быть - что достигается явным изучением предметов вроде когнитивной психологии и теории вероятностей. Когда Анна говорит мне: «Меня беспокоит, что, судя по всему, тебе не слишком любопытен этот вопрос», речь идёт о состоянии ума, которое мы оба считаем важным. И я понимаю, что когда уважаемая мной рационалистка говорит мне, что я должен проявить любопытство, я должен задуматься, оценить свой уровень любопытства и попытаться его увеличить. Это часть рационалистского процесса, и она находится на мета-уровне относительно конкретного обсуждаемого вопроса.

Нужно ли любить рациональность, чтобы её использовать? Я могу представить мир, в котором миллионы людей учатся в школе правильно использовать Искусство, но лишь горстка любит его настолько, что пытается его развивать, а все остальных Искусство интересует лишь в связи с практическими результатами. Точно также я могу представить компетентного прикладного математика, который работает на инвестиционный фонд исключительно ради денег - он никогда не любил ни математику, ни программирование, ни оптимизацию. Я могу представить компетентного музыканта, который не испытывает особой любви к композиции или наслаждения от музыки, и которого заботит лишь продажа альбомов и поклонницы. Если какое-то явление можно вообразить, это ещё не означает, что его вероятно встретить в реальной жизни… Однако, если где-то существуют множество детей, которые учатся играть на фортепьяно, хотя и не любят это занятие, «музыкантом» будет считаться тот, кто играет необычайно хорошо, а не просто нормально.

Однако пока в нашем мире, где Искусство ещё ни навязывается насильно школьникам, ни приносит явного вознаграждения на обыденном карьерном пути, почти все владеющие какими-то рациональными навыками — это люди, которых захватывает Искусство само по себе. И это — возможно, тут стоит сказать «увы» — многое объясняет, как о рационалистских сообществах, так и о мире.

Самая ранняя известная мне рационалистская фантастика — это серия «Нуль-А» Альфреда ван Вогта. (Я знаю всего два примера рационалистской фантастики, не произошедшей от «ГПиМРМ», и второй — это «Праща Давида» Марка Стиглера.) У главного героя книг ван Вогта, Гилберта Госсейна, множество невоспроизводимых способностей: хотя они якобы относятся к мыслительным, вы не в состоянии им научиться. Например, благодаря своим тренировкам, герой умеет использовать всю свою силу в чрезвычайных ситуациях. Главный же рационалистский навык, которому, читая о приключениях Госсейна, научиться всё-таки можно, заключён в его девизе:

Карта — не территория.

Меня до сих пор иногда поражает мысль, что эту поговорку пришлось придумать: это сделал парень по фамилии Коржибски, причём лишь в двадцатом веке. Я читал книги ван Вогта в раннем детстве, поэтому для меня эта фраза звучит как аксиома, без которой существовать невозможно.

Однако поскольку Байесовский заговор вступает во вторую стадию своего развития, мы должны приучиться переводить просто красивые мысли в техники, которые можно применить на практике. Начнём.

Подумайте над вопросом. При каких обстоятельствах полезно осознанно думать о различиях между картой и территорией, то есть осознанно представлять мысленный пузырь, содержащий убеждение, и реальность вокруг него вместо того, чтобы с помощью карты напрямую размышлять о реальности? Как именно это поможет и в каких задачах?

…

…

…

Навык 1. Вообразить собственную неправоту.

В книге ван Вогта Гилберт Госсейн вспоминает о поговорке про карту и территорию, когда не уверен в каких-то убеждениях: «Ты так считаешь, но мир не обязательно так устроен». Это высказывание может казаться базовой истиной, но именно с него часто начинается обучение начинающих рационалистов. Они прыгают из мира, где небо просто синее, трава просто зелёная, а люди из Другой Политической Партии просто одержимы злобными демонами, в мир, где, возможно, реальность не совпадает с этими убеждениями и способна когда-нибудь вас удивить. В случае «трава зелёная» этому можно присвоить достаточно низкую вероятность, однако в мире, где территория отделена от карты по крайней мере допустимо, что однажды реальность не согласится с вами. Некоторые люди способны практиковать этот навык. Например, в случаях, когда им хочется полностью отвергнуть вероятность, что, возможно, они ошибаются, эти люди мысленно представляют себя сначала в мире, где их убеждения верны, а потом в мире, где их убеждения неверны. Убеждения относительно мотивов других людей — например, «Он меня ненавидит!» — судя по всему, лучше перефразировать как: «Я считаю, что он меня ненавидит» или «Я предполагаю, что он меня ненавидит». Результат иногда получается гораздо лучше.

По тем же причинам часто помогает рассуждение на языке вероятностей. Если вероятность Х — 75%, значит вероятность не-Х — 25%. Таким образом вы автоматически рассматриваете больше одного мира. Присваивание вероятностей также неминуемо напоминает, что сейчас вы работаете лишь со знаниями о мире. Ведь вероятностными могут быть лишь убеждения. Реальность всегда либо одна, либо другая.

Навык 2. Рассмотреть убеждение с другой точки зрения.

Если мы действительно в чём-то убеждены, нам кажется, что мир такой и есть. Если смотреть изнутри, другим людям кажется, что они живут в другом мире, не в таком же, как вы. Другие не соглашаются с вами не потому, что они беcпричинно упрямы, они не соглашаются, потому что ощущают мир по-другому, пусть даже вы и находитесь в одной и той же реальности.

Книга «Гарри Поттер и методы рационального мышления» написана, в том числе, с использованием этого навыка. Когда я создавал того или иного персонажа, например, Драко Малфоя, я не просто представлял, как он думает, я представлял окружающий его субъективный мир, который вращается вокруг него. Всё остальное считалось важным (или вообще принималось во внимание) лишь в зависимости от того, насколько оно важно для этого персонажа. Большинство книг показывают лишь одну точку зрения. Часто, даже если в книге представлено несколько точек зрения, второстепенные персонажи живут во вселенной главного героя и думают в основном о том, что важно главному герою. В «ГПиМРМ», когда вы встаёте на место Драко Малфоя, вас выдёргивают в субъективную вселенную Драко Малфоя, где у Пожирателей Смерти есть веские причины для их действий, а Дамблдор — внешнее беспричинное зло. Поскольку я не планировал писать постмодернистское произведение, персонажи всё же определённо жили в одной и той же реальности и оправдания действий Пожирателей Смерти убедительно звучали лишь для Драко — я не старался их как-то улучшить, чтобы убедить читателя. Речь не идёт о том, что каждый персонаж в буквальном смысле живёт в своей вселенной, и не о том, что все стороны моральны в равной степени, что бы они не делали. Речь о том, что разные элементы реальности для разных персонажей имеют разный смысл и разное значение.

Джошуа Грин однажды заметил (кажется, это было в его статье «Ужасная, кошмарная, нехорошая, очень плохая мораль»), что дискуссии о политике почти всегда выглядят как чтение нотаций непослушным детям, отказывающимся признавать очевидные истины. Отмечу, что если ошибающийся не в состоянии проверить свои убеждения экспериментально, то он может внутренне ощущать себя также, как и в тех случаях, когда он прав.

Навык 3. Вы с меньшей вероятностью примете анти-эпистемологию и подход «мотивированной нейтральности», утверждающие, что истины не существует.

Это навык избегания: он не позволяет принять решение о том, что именно делать, а лишь указывает на один из многих способов совершить ошибку. При обучении стоит уделять меньше внимания подобным навыкам. Тем не менее, если вы уже потратили какое-то время на то, чтобы представить Салли и Анну с их разными убеждениями, а также как с их убеждениями соотносится положение мячика, вам легче не поддаться на чьи-то рассуждения об отсутствии объективной истины. Салли и Анна представляют мир по-разному, но реальность — настоящее положение мячика, — с которой сравниваются их убеждения, лишь одна, поэтому здесь нет «различных правд». Настоящее убеждение (в отличие от веры в убеждение) всегда ощущается как верное, и, да, действительно, у двух людей действительно могут быть разные ощущения истины, но ощущение истины — не территория.

Предположу, что для усвоения этого навыка стоит замечать, когда ты сталкиваешься с подобной анти-эпистемологией, и, возможно, представлять в ответ две фигуры в мысленных пузырях и их единое окружение. Впрочем, по-моему, большинству людей, которые понимают основную идею, не нужны дополнительные аргументы и тренировки, чтобы избежать описанной ошибки.

Навык 4. Принимать решения, рассуждая о последствиях для мира (метод Тарского, он же литания Тарского).

Предположим, вы размышляете, стоит ли стирать свои белые спортивные носки с тёмными вещами. Вы беспокоитесь, что носки могут покраситься, но, с другой стороны, вам очень не хочется запускать стиральную машину второй раз только из-за белых носок. Не исключено, что ваш мозг начнёт придумывать причины, почему вряд ли с вашими носками что-то произойдёт — например, скажет, что тут же нет совсем новых тёмных вещей. В таких случаях помогает литания:

Если на моих носках появятся пятна, я хочу верить, что на носках появятся пятна.
Если на моих носках не появятся пятна, я хочу верить, что на носках не появятся пятна.
Я не буду цепляться за веру, которую не хочу.

Чтобы ваш мозг прекратил убеждать сам себя, представьте, что вы уже в мире, где ваши носки в результате стирки потемнеют, или уже в мире, где с ними ничего не случится, и в обоих случаях вам лучше считать, что вы находитесь именно в том мире, в котором находитесь. Помогают мантры: «То, что может быть разрушено правдой, должно быть разрушено» и «Реальность — это то, что не исчезает, когда вы прекращаете в неё верить». Признание, что убеждение — это ещё не реальность, может помочь нам признать первичность реальности и либо перестать с ней спорить и принять её, либо проявить любопытство.

Анна Саламон и я обычно используем метод Тарского так: мы представляем мир, который нам не нравится или который отличается от наших убеждений, в нём себя, который верит в противоположное, и катастрофу, которая в результате последует. Например, представьте, что вы уже какое-то время едете на машине, вы до сих пор не доехали до своего отеля и начинаете беспокоиться, не пропустили ли вы нужный поворот. Если вы его всё-таки пропустили, вам придётся разворачиваться и ехать ещё 60 километров в противоположном направлении, а это очень неприятная мысль и ваш мозг изо всех сил пытается убедить себя, что вы не заблудились. Анна и я в этом случае представим мир, где мы заблудились, но продолжаем ехать вперёд.

Замечу, что это всего лишь одна из ячеек в матрице 2 х 2:

	На самом деле вы едете в нужном направлении	На самом деле вы заблудились
Вы считаете, что едете в нужном направлении	Не надо ничего менять: просто продолжаете движение и вы приезжаете в отель на свою конференцию	Просто продолжаете движение и в какой-то момент заезжаете на своей арендованной машине в море
Вы считаете, что вы заблудились	Увы! Вы тратите целых пять минут своей жизни на ненужные вам распросы	Вы тратите пять минут на расспросы, разворачиваетесь и едете 40 минут в противоположном направлении

Майкл «Валентайн» Смит говорит, что он применяет обсуждаемый навык, представляя все четыре ячейки по очереди. Практика позволяет делать это очень быстро, и он считает, что представлять все варианты полезно.